Вы заметили, как обычно говорят о джазе? Не в силах высказаться об этой музыке в сколько-нибудь определенных, «вещественных» категориях, мы беспомощно барахтаемся в вязком словесном потоке собственных ассоциаций. Попытка передать атмосферу джазового концерта обречена на провал изначально. С таким же успехом можно нюхать нарисованные цветы, выпивать по телефону или пересказывать сюжет анекдота, - процесс есть, результата – нет. И, тем не менее: если нам дан дар речи, почему бы им и не воспользоваться? Тем более что есть хороший повод, - концерт – концерт швейцарского джазового коллектива «PLAISTOW», который состоялся в минувшую пятницу во Дворце культуры имени Артема.

Выступление джазового трио, к слову, - обладателя швейцарской национальной премии «ZKB Jazzpreis» и участника фестиваля «Джаз Коктебель», - состоялось в рамках проекта RED CITY JAZZ TIME, инициаторами которого стали криворожское рекламное агентство АСТ-Медиа Центр совместно с директором инвент-агентства «IPN», а по совместительству единственным в Кривом Роге джазовым промоутером Натальей Погореловой.

Композиционно концерт был разделен на две части. В первой играл криворожский бэнд Артема Зинченко, - руководителя детского джаз-оркестра музыкальной школы №10. Артем Зинченко (саксофон), Александр Балабан (клавиши) и Кирилл Пешков (барабаны) исполнили как известные джазовые композиции, так и представили на суд публики образцы собственного музыкального творчества.

В целом, можно отметить, что в своей манере исполнения ребята тяготеют к классическим образцам джаза, уделяя основное внимание отточенности гармонических ходов. Несмотря на то, что Артем Зинченко – превосходный импровизатор, виртуозно владеющий инструментом, его стилистика, скорее, - сдержанная импровизация, за чем, однако, угадывается колоссальный творческий потенциал этого музыканта и наличие у него множества оригинальных и смелых идей.

Иногда, срываясь на высокую кричащую ноту, саксофон Артема намекает о своих истинных возможностях, однако потом успокаивается, оставляя публику в тревожном ожидании следующего взрыва. Также следует отметить незаменимую работу пианиста Александра Балабана, - это именно его пальцы и создают тот самый гармонический рисунок, в рамках которого и становятся уместными эксперименты Артема Зинченко.

Отдельные слова благодарности хочется сказать и Кириллу Пешкову, отвечающему в группе за ритмическую секцию. Этот молодой, но уже весьма зрелый в профессиональном плане ударник, делает то, без чего джаз не был бы джазом: он не просто нарезает такты, но запускает само «сердце» музыки, заставляя мелодию дышать и пульсировать всеми красками жизни…
 
Музыка, бесспорно, наиболее честный вид искусства: она, в отличие от живописи или изящной словесности, не навязывает нам готовых «вещественных» образов, но, входя в резонанс с нашими ощущениями, позволяет нам самим строить собственные. В результате нерв двусторонней связи между нами и музыкантом возбуждается, и мы превращаемся из пассивных слушателей в полноправных соавторов звучащей композиции. Музыкальное искусство тем и уникально: шедевр создается не просто в нашем присутствии, но и с нашим участием. Это стало предельно ясно уже с первых же минут появления на сцене главного гостя - «PLAISTOW».

Ребята – Johann Bourquenez (фортепиано), Raphael Ortis (бас-гитара) Cyril Bondi (барабаны) сразу же заявили свою, качественно отличную от предыдущего коллектива музыкальную стилистику и сценическую манеру выступления. Начало первой композиции привело зал некое замешательство: монотонный гул рояля, аскетический минимализм басовых партий и невнятные ритмические наброски, - все это подобно камертону постепенно настроили аудиторию на восприятие «другого» джаза. И джаз не заставил себя ждать: словно грозовой тучи, повисшей в воздухе, на слушателей обрушились раскаты грома, тяжелые капли дождя. Энергетика, повинуясь закону гиперболы, стремительно метнулась вверх, наполнив зал вибрациями невероятной силы.

Происходящее на сцене напоминало некий магический ритуал. Сакрализация действа достигалась и внешними эффектами: клавишник, проникший в самое чрево рояля и извлекающий звуки напрямую из струн без посредства клавишей, - просто – пальцами и сжатыми в кулак руками; басист, вооружавшийся то нехарактерным для своего инструмента смычком, то вовсе – металлической тарелкой. Все было так, словно музыканты на время забыли о прямом назначении своих инструментов, и пользовались ими по наитию, бессознательно повинуясь воле некого энергетического потока, приводившего в движение их руки, но не объяснявшего - для чего. Венчал этот магический акт рождения музыки похожий на таинственного шамана ударник с неожиданно родным именем Cyril, чьи длинные дреды, подобно ожившим змеям, летали над барабанной установкой.

Музыканты, словно вошли в транс, достигли того первобытного состояния, когда уже ничто не имеет значения, когда уже нет ничего, нет даже их самих, - есть только одно – музыка, биение жизни. Звуки даже не лились, - они, подобно картечи, разлетались по залу: резкие, мощные, неудержимые, поражающие все, что встречали на своем пути. Гармоническая палитра то раскрывалась пестрым павлиньим веером, то вновь сворачивалась как свиток, оставляя нам несколько сиротливых нот. Рояль, бас, барабаны, - все это выстраивалось в прихотливый порядок очередности солирования, в порядок, при котором каждый инструмент как полноправный участник разговора мог высказаться по-своему и о своем.

Это напоминало вырвавшуюся на волю стихию – слепую и безучастную, как судьба, и в то же время помнящую о том, что ее временная свобода – лишь прихоть человека. В этом – весь джаз. Его высшая математика построена на контрадикции случайного и необходимого, произволе импровизатора и строгой геометрии джазового квадрата. Регтайм – генетический код этого стиля, - делает рисунок музыкального этюда таким же пестрым и волнующим, как абстрактная живопись.

Джазовый импровизатор, наверное, гораздо более, нежели любой другой музыкант, находится перед дилеммой необходимости и свободы. Необходимость двигаться вдоль музыкальной темы и одновременно полная свобода воли взлетать над ватерлинией и погружаться вглубь оживляет в памяти графический рисунок кардиограммы. Джаз – это как сердечная аритмия: вроде бы и знаешь, что следующий удар сердца будет вот-вот, но с замиранием ожидаешь его, поскольку строптивый орган не желает биться ритмично, работая то на сильную, то на слабую долю.

Синкопируя таким же образом, как сердце, джаз не дает нам возможности расслабиться, - он заставляет следить за развитием темы, угадывать время следующего такта: три четверти, пять восьмых, четыре четверти. Но, самое главное, точно так же, как и в случае с сердцем, мы не знаем, когда музыка умолкнет: импровизатор не дает нам ни малейшего шанса предугадать, в каком именно месте нас ждет финал. Казалось бы, музыка должна звучать еще долго, ничто не предвещает конца, но вдруг, внезапно – тишина. В музыке это называется «кода», в жизни – смерть…

Джаз – это искусство компромисса между заданной темой и неуемной фантазией музыканта в ее разработке. Главная добродетель джазиста – способность к аскетизму, наличие колоссальной силы, заставляющей надевать на свою волю смирительную рубашку. А что может быть сложнее, чем ограничивать в свободе самого себя, особенно в жанре, где свобода возведена в принцип? Вот именно из такого конфликта между своим чувством и долгом перед изначальной мелодией и рождается настоящий джаз.

Импровизатор – это канатоходец над пропастью: тонкая веревка под ногами – не слишком надежная опора, но она – единственное, что у него есть. Именно она вдет его от одного края обрыва к другому, а головоломные кульбиты, которые он выписывает на своем пути, – это и есть джаз…

Максим Сибирцев